Чистая совесть холодную постель не греет.
Господа, меня поглодал писец, внезапно, ни с того, ни с сего. И за три дня я наваяла фик на конкурс, причём туда, куда отродясь не ходила. Не типичные для меня персы, абсолютно не типичная тема, и вообще... короче, мы с Че на АБ, ищите нас там.
читать дальшеПо поводу изменившегося срока приёма работ уже всё сказано, да, я зла! Ибо прочла текст, обморочно дописанный за час до полуночи, и нашла одну описку, целиком изменившую смысл слова, и до гхыра пропущенных препинаков. Но это не беда, главное - фику надо было вылежаться, я не люблю сырые вещи кидать. Но что есть, то есть... А вообще, я довольна этой работой, мне она нравится, и конкурсная лихорадка не беспокоит от слова совсем.
А ещё я удивляюсь с мать его читателей!
Подписываются, но МОЛЧАТ! Нахрена тогда бежать о читать очередную выложенную главу, если вам нечего мне сказать. Мне тогда тоже нечего будет сказать. И очень скоро.
Складываю сюда "Шаги", пока небеченные и непереработаные.
читать дальшеОна бы не зажигала свечи, но в доме нет другого освещения. Зеркало
запотело, что к лучшему, разглядывать собственное отражение не хотелось
абсолютно. Даже ради сентиментального «в последний раз». Руки всё делали
чётко и размеренно. Откручивали колпачки, наливали, смешивали. Она не
могла объяснить – зачем это нужно? Халат – на вешалку за дверью. Белье?
Всё-таки глупо лезть в воду в белье, но происходящее никоим образом не
сочтут случайностью, так что вовсе и не глупо. Потом ей уже будет всё
равно, но сейчас мысль о том, что её найдут, возможно, чужие люди совсем
без одежды, как-то смущала.
Вода горяченная, значит, будет
не очень больно. Полежать пять минут, привыкнуть, подумать… Нет, только
не думать! Передумано уже достаточно. Всё сделано так, как нужно, всё
подсчитано, учтено. Распоряжения оставлены, и это не заняло много
времени.
Вода уже не жжётся, пора. Говорят, страшно только в
первый раз. Палочка приставлена к вене, слова просты и привычны.
А-а-а… щиплется! Всё, крупные тёмные капли падают в воду и сразу
исчезают. Именно так. Состав добавлен, чтобы кровь не окрашивала воду.
Теперь надо ждать. Хорошо, тепло, спокойно. Скоро, уже совсем скоро…
Мысли текут размеренно и неспешно. Она где-то слышала, что в момент
смерти у человека перед глазами проносится вся жизнь. Этакий движущийся
комикс. У неё перед глазами только красная пелена, за закрытыми веками
мечется огонёк свечи. Отмотать назад? Словно рулон газетной бумаги?
Шаг назад, шаг в сторону …
Её кабинет.
На столе только необходимые документы, она не оставила записки. Зачем?
За всю жизнь она исписала горы пергамента, разве что-то изменят ещё
несколько строк? Записки оставляют те, кто ещё надеется. Хоть у черты,
хоть за чертой кому-то что-то объяснить, доказать, достучаться! Ей –
некому, просто не к кому обратиться с последними словами. А недавно она
узнала, что не к кому обратится и просто со словами.
Но последнее своё задание она сделала. Наверное, в первый раз так, как хотела сама.
–
Слышала новость? Азкабанская сорока на хвосте принесла. Люциус Малфой
умер! Это накануне освобождения! Бомба, сенсация, тираж подскочит!
Напиши так, чтобы… В общем, ты понимаешь: домохозяйки должны рыдать,
политики радоваться, что это не про них!
– Я всё сделаю.
– Не
слышу азарта в голосе. А… он же твой сокурсник. Да не переживай так, мы
все не молодеем, а Азкабан не Лазурный берег. Уморили мужика, как пить
дать уморили. Но тут уж ему выбирать: или на свободу с чистой совестью
вперёд ногами, или за решёткой, но живой. Нарциссу жалко. Молодая ещё по
нашим меркам женщина. Увидишь – передай мои соболезнования. Перси, вы
не видели мою трубку?
– На камине, сэр.
– Ну, всё, за работу!
Отработала по полной. Слетала в Азкабан, прошмыгнула в Мэнор, отстояла
на похоронах. А потом вернулась домой. Открыла окно в духоту вечера.
Алое солнце уплывало за горизонт, алые поздние астры осыпались на
клумбу. Осень. Пришла её осень.
На столе стопка чистых
листов, надо просто это сделать. Прыткопишущее перо нервно подрагивало в
ожидании первого образа. Мысль оно сформулирует самостоятельно. Они уже
так сроднились, так сработались, что ей не нужно было самой подбирать
слова. Зелёные строчки ложились на пергамент ровными дорожками,
гладкими, глянцевыми, ядовитыми. Рецепт успеха давно известен и
опробован: немного правды – множество недомолвок, известные факты –
смелые догадки, дальше по вкусу – сантименты, восторги, вопросы в
никуда. Чуть похабщины, приправить романтикой, и готово.
Она напишет так, как нужно, но сначала, в первый раз так, как хочется. Ещё одна статья в стол.
Из потайного ящика на свет извлекается строгая чёрная лаковая коробка. В ней, на простом сукне, перо. Стального, серого цвета.
Строчки из-под него выходят тяжко, будто оно свинцовое. И текст
отливает на солнце ртутью. Первое её рабочее перо. Его подарок.
Она
писала, не выходя из дома, трое суток. Перечитывала, плакала, курила,
зачёркивала. Это была даже не биография, это была исповедь её поколения.
Ей казалось – и перо утверждало, что не только казалось – будто в
судьбе этого волшебника, словно в кривом зеркале, отразились и
исказились все их надежды и ошибки. Отразились, исказились и разбились.
Теперь она сидит и склеивает осколки. Ртутью чернил, цветные стёкла.
Витраж. Любуйтесь.
«Сколько страшных имён и названий
породило это столетие для Волшебного мира. Не стану осквернять пергамент
лишний раз, не стану сейчас заново обращаться к тому, что до сих пор
знак боли и знак скорби для всех нас. Но кое-что досталось Магической
Британии в наследство и от веков прошедших. Это Азкабан. Каждое новое
поколение добавляло к звучанию этого слова не одну горькую ноту, и моё
также…»
Море. Северное море. По законам природы там
должно хоть иногда светить солнце, но Рита попадала всегда в эпицентр
шторма. Будь она сентиментально идиоткой, то вообразила бы, что сама
основа мироздания бунтует против человеческой воли, воздвигнувшей эту
скалу и крепость на ней. Наверное, этому есть объяснение. Какой-нибудь
побочный магический эффект. В сырых, никогда не знавших тепла стенах уже
сам замок, без помощи дементоров, тянет из людей жизнь. И его жизнь
вытянул. Не отпустил. Не отпускает…
– Миссис Малфой, по
закону тело вашего мужа, как и любого узника Азкабана, для погребения не
выдаётся. Его место на здешнем кладбище, номер захоронения… сейчас
посмотрю… 1144. В положенное время вам пришлю порт-ключ с министерской
совой, и вы сможете навещать могилу два раза в год. В день смерти и в
его день рождения. Здесь – никаких памятников, никаких надгробий. Если
желаете – можно взять горсть земли. После побега Крауча–младшего
правила ужесточились. Теперь осуждённому на Азкабан нельзя покинуть его
даже после смерти, – сотрудник тюрьмы произносил это будничным
голосом, в котором не было ни торжества, ни злорадства. У него
инструкция.
А за спиной Министр собственной персоной. Молчит. Торжествует.
– Мой муж был помилован. Формально он уже не осуждённый.
– Извините, миссис Малфой. Таков порядок.
– О, Министр. Позвольте задать вам пару вопросов, пока леди
Малфой обговаривает формальности. Я вижу, что наше непреклонное
правительство строго их соблюдает. Никаких отступлений и снисхождений.
Никому, никогда? Значит, вместо статьи о проводах человека, который
способствовал избранию трёх ваших предшественников на их посты, я напишу
нечто о новых порядках. Как же наши читатели любят это словосочетание
«новый порядок».
– Мисс Скиттер, а вы тут какими судьбами? Я
запретил прессе…– и тут министр понял, какую глупость ляпнул. Рита всем
видом показала, что ждёт завершения судьбоносной для карьеры чиновника
фразы.
Министр насупился, Риты ухмыльнулась:
–
Когда я освящала предыдущие два процесса по делу Пожирателей, мне был
выдан бессрочный пропуск. Раз никто не удосужился его отменить, я здесь
на вполне законных основаниях.
– Что вы хотите?
– Пусть уходит.
– Кто? – Министр опешил.
– Пусть мистер Малфой покинет Азкабан. Вчера. Но из-за погодных
аномалий не сможет воспользоваться телепортом. Остальное – это уже воля
случая, и не в вашей, Министра, власти… и ответственности.
На лицах присутствующих, словно дагерротип в проявителе, начали
проступать различные эмоции. Первым сообразил Министр, затем накрыло
леди Малфой, а в последнюю очередь – служащего. Трое переглянулись, Рита
взяла едва соображающую женщину под локоток и вывела из тесной
каморки. За дверью сверкнул синий луч Обливиэйта.
– Спасибо. Я бы ни за что не догадалась, – голос вдовы шелестел, словно осыпающийся сухоцвет.
– Догадались бы. Только сделать ничего бы не смогли, – Рита оглянулась на дверь. Министр всё ещё «работал над имиджем».
– Да, четвёртая власть, – даже в такой ситуации эта женщина могла шутить.
– Она самая.
Дальнейшее было серо и буднично. Серый саван, сосновый гроб, обтянутый
серой рогожей, серое небо, серые лица. Нарциссу всё-таки заставили
пройти процедуру опознания. Рита с ней не пошла. Может, это и трусость,
но она хотела запомнить Люциуса другим. В блеске величия, надменным
королём бала, человеком, который даже на скамье подсудимых держался с
достоинством. А в смерти нет достоинства.
– Прощайте, Министр, – сказала Рита напоследок, вложив в «прощайте» всё богатство интонации.
– Знаете, мисс Скиттер, я, конечно, не аннулирую ваш пропуск. Но средство от насекомых закажу.
Тело покидала жизнь, а вместе с ней и тепло. Пальцы ног ощутимо
покалывало. Надо было всё-таки выпить яд, но из-за той фразы, сказанной
Министром на выходе из ворот, она выбрала другой способ. Женская
логика.
«…иногда мне кажется, что последние несколько
лет – это одна сплошная вереница траурных процессий. Слава Основателям,
не так, как в девяносто восьмом или в восемьдесят первом, но мы
продолжаем хоронить тех, кого Магическая война не успела забрать сразу.
Кому мы платим эту кровавую дань? Какие ошибки закапываем в землю?
Какие надежды вылетают с пеплом очередного погребального костра?…»
Рита была в Мэноре в разные времена. Видела его погружённым в сон и в
блеске праздника, в хаосе нашествия следователей из аврората, в
омерзении разрухи, в неумолимости траура. И вот, снова здесь. Леди
Малфой пригласила её официально, отправив в редакцию «Пророка» сову.
Рита ожидала увидеть стайку коллег, кружащуюся, подобно падальщикам, у
ворот поместья, но кроме неё никаких других журналистов не было.
Чувствовалась рука Министра. Только Варнава Кнафф в своей газете сам
себе высшая инстанция, а единственным авторитетом, с которым он готов
был считаться, оставался пока Пол Симпсон, и наплевать, что это маггл.
А людей пришло много. Не спешит волшебное общество
предавать забвению собственную историю, ох, не спешит. Как Министерство
ни старается. И конечно, куда ж без него. Без Мальчика, который взял, да
и выжил. Вот уж кто торчит, словно дракучая ива посреди капустной
грядки. Ни тени, ни урожая. Забудешь тут, как же…
Тот
финальный квиддичный матч «Болгария – Ирландия» был первым в её карьере
обозревателя светской хроники. Британия уже Мерлин знает сколько лет не
принимала у себя мировой чемпионат. Началось всё с жуткой неразберихи с
порталами, продолжилось на министерской трибуне, а закончилось… Да,
печально закончилось. Так вот, на трибуне она и увидела впервые «
талисман» Ордена Феникса. Нельзя сказать, чтобы в подходящей компании.
Мальчишка вертел головой во все стороны, а она наблюдала за ним. И
заметила то же, что и он: как Нарцисса Малфой смотрела на своего
супруга. Как принцесса на принца в компании свинопасов.
О
том, что Малфой «играет за обе команды», было известно со школы. Но
тогда это никого не шокировало. Аристократы на подобные забавы смотрят
сквозь пальцы, пока их отпрыски держатся в рамках приличий. А Люциус не
только держался, он ещё и активно подыгрывал обеим сторонам. Несмотря на
очевидное, по нему слюной исходило всё женское население Хогвартса
курса эдак с четвёртого. Это когда он сам уже был на пятом. Думаете,
заносчивый лорд одаривал своим вниманием только чистокровных и
породистых? Как бы ни так, Рита не раз ловила его внимательный и
насмешливый взгляд в сторону привлекательных мордашек с сомнительной
родословной. Обоих полов, но это мелочи. Он мог, как настоящий
джентльмен, уступить дорогу даме, даже если та была всего лишь
гриффиндорской грязнокровкой. Мог, да, а мог точно так же завтра пройти
мимо той же самой девушки, если она будет тонуть в Чёрном озере и
просить о помощи. Не царское это дело, всяких животных из воды
вытаскивать.
Вся церемония прощания была обставлена сдержанно
и с достоинством. И в списке приглашённых, и в тональности речей
чувствовалась глухая оппозиция происходящему за воротами бардаку. Да,
как ни странно, говорили как и победившие, так и побеждённые примерно
одно и то же. О том, что вместе с войной, похоже, канули в лету люди,
для которых существовали какие-то принципы вообще, и на дымящих
развалинах постапокалипсиса пируют крысы. Петиргю, а не был ли ты на
самом деле серым кардиналом за троном Тёмного Лорда? А то у Риты лично
происходящее со Светлой стороной никак не ассоциировалось. Даже если эта
Светлая сторона была бы представлена фанатиками, вроде Грюма.
Когда комья земли застучали о крышку гроба, Рита смотрела только на
леди Малфой. Остальные из вежливости не поднимали глаз. Больше всего
сухой блеск синих очей и чуть приподнятые уголки губ свидетельствовали
в пользу скрытого торжества, а отнюдь не скорби. Кто и когда был у
Люциуса первым, коридоры Хогвартса умалчивают, как молчат они о том,
первый это был или первая в тот самый первый раз. Но для младшей Блэк
Малфой был не только первым, но и оставался единственным, до самого
конца. И дело не в магии обрядов и фамильных заклинаниях, просто это был
такой способ для женщины продемонстрировать мужу истинное величие
«чистоты крови». Уж Блэки-то на этот счёт были фанатиками до мозга
костей. И сейчас, когда Люциус уходил оплёванный, растоптанный,
проигравший и униженный, Нарцисса стояла во всём белом, как в прямом,
так и в переносном смысле. Белые волосы, белые цветы, белая мантия.
Белый был цветом траура ещё задолго до того, как на земли Альбиона
пришли предки Малфоев. Так что уймитесь, наивные сочинители
душещипательных биографий, дело не в большом светлом чувстве, что
движет Солнце, светила и Визенгамот. Скорее всего, тут Поттер
постарался. Ради того же Драко.
И ради того, что понятно
любой женщине без слов, она не будет говорить о любви Люциуса к
Нарциссе, и о любви Нарциссы к Люциусу – тоже не будет. Что тут
говорить? Знающие люди понимают всё без слов.
Единственное, о
чём она так и не догадалась за все эти годы, так это чей взгляд
заставлял самого Малфоя страдать и томиться. Чьи глаза не давали ему
покоя в объятиях красивейшей из женщин? Синие – блудного кузена (тот ещё
фрукт), чёрные – одного талантливого полукровки (тоже мне, прынц
выискался), карие – неугомонного Фабиана Прюэтта, или зелёные – его
родного брата Гидеона? Или Люциус, как и тот с первообразным именем
(*), лишь себя одного считал достойным любви и поклонения? И всегдашняя
его холодность и надменность – лишь верхушка айсберга одиночества.
Есть такие люди, которых полностью понять могут только они сами. И,
возможно, тосковал Люциус по серым глазам, из зазеркального мира.
«…деньги
и власть , вражда и преклонение, всё в итоге остаётся здесь, за
чертой, а туда с нами следует то, чем мы были для ближних и дальних
своих, особенно для ближних. С ними, как известно, труднее всего
оставаться человеком. Мы принимаем любовь, уважение и жертвы собственной
семьи часто, как само собой разумеющееся, но настаёт момент, когда
семья потребует того же от тебя. И пусть злословящие умолкнут…»
На этом предложении Рита скоропалительно оторвала перо от пергамента.
Она была профессионалом и уважала факты, а факты – вещь упрямая. Писать
надо о том, что хотя бы приблизительно можешь понять и представить.
Семейные узы в понимании самой Риты были именно узами. Неудоботерпимыми и
досадными препятствиями на пути к поставленной цели. Она не осуждала
своих ровесниц, пределом мечтания которых был дом «полная чаша», муж
«настоящий волшебник» и дети «цветы жизни». Нет, не осуждала – просто
не понимала.
Когда у неё появилось отдельное жильё, Рита
полюбила повторять, прихорашиваясь перед зеркалом: «У меня есть камин,
который дымит, перо, перевирающее мои мысли, осталось завести кота,
чтобы гулял по ночам, и тогда муж будет совершенно лишним». Но если
откровенно, дело было в том, что однажды она проснулась и поняла, что
при всём богатстве личной жизни, она никого не хочет рядом с собой. При
одной мысли о том, что на её кухне по утрам будет постоянно мельтешить
чужой мужик, или, не приведи Мерлин, чужая женщина, короткие кудряшки на
голове у Риты в ужасе выпрямлялись. Нет! А дети… Рита не любила детей,
совсем. Не любила и не хотела. Семья – могила для карьеры, благо в
магическом мире женщина могла себе позволить не только одну древнейшую
профессию, и даже не две.
И пресловутый «стакан воды» тоже
неактуален. Акцио прекрасно работает даже в старческом маразме. А
наследнички куда чаще укорачивают жизнь, чем поддерживают старость. Тому
в истории – тьма примеров. Того же Тома Риддла взять, или Гарри
Поттера.
Рита привычно передёрнулась. Конечно, на публике
Поттер и Малфой ведут себя скромно, за руки не держатся, по углам не
обжимаются, но их уже только ленивый не склонял вместе. А Рита никогда
не ходит проторенными тропами. К тому же были у неё крепкие сомнения
относительно реальности происходящего.
Одно дело – юношеские
забавы, школьное братство, скрепляемое традиционно таким вот способом,
это всё породило, например, нездоровую моду на однополую романтику.
Времена падения нравов – не в первый раз в истории Магической Британии,
а уж в Истории вообще – и подавно. Другое – отрывочные сведения из
семейных хроник про тёмномагические ритуалы, где необходимая степень
сдвига по фазе как раз и достигалась нарушением глубинных запретов.
Кстати, в эти самые времена, когда запрет уже не считался столь
глубинным, ритуалы не срабатывали. И уж совсем третье – настоящее, не
напоказ чувство. И вот это в голове у Риты не укладывалось.
Тот факт, что Драко жил на Гриммо, появлялся в компании своего
бывшего врага, ещё ни о чём не говорил. Как и тот факт, что Поттер
расторг помолвку с Уизли, а новой девушки уже год как нет на горизонте.
Возвращаясь к проблемам семейных отношений и родительского примера – у
обоих мальчишек тяжкий анамнез. Может и правда, им сейчас лучше
вдвоём? Без женщин, без истерик, без необходимости придумывать длинные
и благородные объяснения к каждому своему поступку. Пьют потихонечку
шотландский виски вечерами, обсуждают общих подружек, и посмеиваются
над обывателями, которые обмирают над очередной пафосной историей про
Ромео и "Джульетту".
Да, Люциус, в конечном итоге, всё делал
ради наследника – а оно вот как обернулось. С другой стороны, что ещё
Драко остаётся? Только и дальше эпатировать публику, чем он на пару с
Поттером и занимается. И ведь добился, паршивец, своего. Имя последнего
теперь из рода Малфоев не сходит со страниц, с заборов и столбов,
впрочем, тоже. Если бы публика знала ещё, кто на самом деле иллюстрирует
небесталанными шаржами статьи в «Пророке» – она бы удавилась. Но этот
секрет журналистка никогда и никому не выдаст.
Возможно, в первый и единственный раз она сознательно упустила сенсацию, а ведь какой был соблазн… Но долг платежом красен.
«Превращать
недостатки в достоинства, а достоинства в профессию – это ли не Высшая
Трансфигурация», – думала Рита, заканчивая приготовления к первому
своему анимагическому преобразованию. Неуёмное любопытство и желание
поделиться со всеми своей исключительной осведомлённостью лишили её
общества близких друзей раз и навсегда ещё на первом курсе. Рита, по
правде, и не сильно жалела, приобретя взамен очень важный опыт и сделав
для пару судьбоносных выводов. Вывод первый – информация – универсальное
оружие, вывод второй – искусство владения им заключается в том, чтобы
не светить свои источники и не светиться самой.
Остальное
оказалось делом техники. Именно техники. Идею использовать
подслушивающее устройство Рита почерпнула из фильма про
соотечественника-шпиона, а сделать это устройство в виде летающего жука
– напрашивалось само собой. Да, только одного Рита не учла, что
подобные идеи приходили не только в её голову. И любопытство губило не
только кошек, но и зверей покрупнее. Короче, уже на первом курсе
маленькие чистокровные волшебники осваивали методы защиты от
родительского пригляда в виде фамильяров, а нечистокровные рано или
поздно узнавали о том, для чего эти фамильяры вообще нужны.
Так что оставался ещё один шанс, и он сработал. «Как после этого
вообще можно не верить в чудеса?» – удивлялась Рита, разглядывая
пергамент с расчётами собственной анимагической формы. Но от расчётов до
результата прошло долгих пять лет, и вот последний курс и первое
превращение… Страшно не было. Было…
Мир стремительно начал
разбегаться и одновременно дробиться, тело перестало ощущаться совсем,
и это пугало. Сознание металось в чём-то крохотном, замкнутом и
прозрачном. Не удавалось думать больше одной мысли сразу, да и ту не
удавалось – всё затопил страх. Не осознаваемый, а ощущаемый как
непоправимая неизбежность. Какой полёт, какие путешествия? Желаний не
было, ничего не было. Только ускользающее и слишком огромное для неё ,
теперь такой маленькой – «надо вернуться» . Потом прозрачное разбилось
и наступила темнота. Рита очнулась на полу в классе, в чём мать
родила, а рядом – ворох одежды. Она успела нацепить только бельё и
гольфы, когда запертая на швабру и заклинание дверь открылась, и вошли
Розье и оба Кэрроу.
Дальнейшее Рита вспоминать не любила. Что там вспоминать? Едкие слова,
едкие от пота прикосновения, ядовитее дыхание. Что они подумали, увидев
полукровку почти без одежды одну в запертом классе – догадаться не
трудно.
– Дала одному, дай и нам попользоваться. От тебя уже
не убудет, – смеялись подонки. Алекто облизывалась, предвкушая забаву.
Обращаться к женской солидарности было бесполезно. В том, что касается
помощи ближнему – Кэрроу была настоящей сукой. Не женщиной. А сил
сопротивляться не было совсем, всё отняло превращение. Осталось только
висеть распятой между сестрой и братом, словно жертва энтомолога и
ждать по Розье наиграется.
«Отрывайте мухам крылья, пусть побегают пешком» – вспомнился некстати детский стишок.
– А Люц, присоединяйся. Это весело, – сквозь дурноту услышала Рита голос Амикуса, кажется.
– Не думаю, – прозвучало в ответ холодное. – Такая забава слишком вульгарна, господа.
– Это потому что она даже не трепыхается, – обиделся Розье. – Тут уже
кто-то побывал до нас. Но есть способ расшевелить малышку, правда Люц?
– Не смей! Ты что, идиот? А ну, оставьте девчонку в покое!– в голосе
невозмутимого доселе аристократа Рите почудились едва ли не истеричные
нотки.
– Да ты что, мы не об этом! – вскричали хором слизеринцы, но добычу отпустили. Точнее брезгливо оттолкнули.
– Так бы и сказал, что хочешь один поиграть, – буркнул на прощание
кто-то из троих. – Вот ведь жадина, – это уже из-за захлопнутых дверей.
Рита не плакала. Люциус не спешил ей помогать. Просто сидел
на карточках возле и ждал, когда девушка сможет хотя бы подняться. Она
открыла глаза, посмотрела на своего спасителя. Тот изогнул бровь,
потом ненавязчиво принюхался и улыбнулся уголками губ.
– Не
знаю, чем ты здесь занималась и знать не хочу, но в следующий раз
придумай запор понадёжнее, чем швабра, прежде чем раздеваться.
Рита спустя долгое время сообразила, что колоссальный выброс, который
бывает всегда при первом превращении, просто смял её запирающие чары.
– Спасибо, – руки с трудом, но уже слушались. Сил хватило, чтобы
дотянуться до мантии и попытаться напялить её на себя. Координация
только совсем не работала, и Рита позорно запуталась в складках
собственной одежды. Послышался вздох, и на удивление проворные руки
помогли ей. Видимо, в её собственных глазах отразилось такое удивление,
что ему не засмеяться было невозможно.
«С таким звуком, наверное, бьётся очень дорогой хрусталь»
– Я не ем маленьких девочек на обед, – отсмеявшись, сказал Люциус. Уже
потом, вспоминая одно из прозвищ последователей Тёмного Лорда, Рита
оценила его шутку.
– Я не маленькая, а ещё я жёсткая,
костлявая и ядовитая, – всегдашняя язвительность вернулась быстрее
остальных чувств. Например, чувства самосохранения.
– Не
сказал бы, что очень костлявая, иначе бы Розье на тебя бы не польстился,
– продолжал шокировать Риту слизеринский староста. Девушка искренне не
понимала происходящего. В свои без малого восемнадцать она больше
походила на мальчишку – высокая, гибкая, почти без груди, с короткими
светлыми кудрявыми волосами. И комплиментов собственной внешности
доселе не слышала ни от кого.
– Это ему с голодухи померещилось, – аппетит слизеринца был притчей во языцех на курсе.
– Боюсь, голод тут такого специфического толка– протянул Люциус и Рита вдруг взорвалась.
Такая вот типично скиттеровская реакция на стресс
Она уже не помнила, о чем говорила точно, но несло её как после молока
с селёдкой: что-то по поводу чистокровной вседозволенности вообще и
мужского шовинизма в частности. И про бордели– чудесное маггловское
изобретение, и про то, что она лучше поцелуется с василиском, чем даст
дотронуться до себя хоть одному козлу.
– С козлами– это к Аберфорту, – выдавил из себя ухохатывающийся в процессе этого монолога Малфой.
– Что?– Рита как-то сразу выдохлась.
– Успокойся, недотрога. Вы, девчонки, слишком большое значение предаёте
теории. Надо быть практичнее, – и неожиданно поцеловал её. Поцелуй не
был ни нежным, ни трепетным. Он был именно таким… техничным. Наглядной
демонстрации этого самого превосходства практики над теорией. И губы
почему-то были сухие, мягкие и сухие. И пахло анисом. Это было
любопытно. – Первый раз, да?
Рита вспыхнула до корней волос,
думая, как ни странно, о незаконных занятиях Высшей Трансфигурацией, о
недонасильниках и собственной беспечности, а никак ни о том, что сейчас
и в самом деле целовалась в первый раз.
– Всё когда– то
бывает в первый раз, – философски заметила Скиттер, отвлекая внимание
от задвинутого под парту руководства по практической анимагии. Что, ж
спасибо за урок.
– Обращайся.
– И за остальное тоже спасибо.
– Будешь должна.
Поэтому, когда к ней домой наведался Драко Малфой с кипой исчирканного
пергамента, она выслушала его спокойную просьбу и справедливо
рассудила, что спасти честь можно по-разному, и уроки бывают тоже
разные. Урок выживания может быть и таким: сидеть без денег для
Малфоев сродни бесчестью, а полная финансовая блокада сродни
изнасилованию. Они заключили контракт, и подписать его Драко попросил
тем самым пером, которым она сейчас пишет о его отце.
«
…многие говорили у него за спиной, что Малфои не просто всегда
выбирают заведомо выигрышную сторону, он просто выбирают сторону и
выигрывают . Любой ценой…»
Перед глазами возникают и расплываются цветные круги.
Жёлтый. Зелёный. Жёлтый.
Зелёный.
Цвет чернил на конверте с гербом Хогвартса.
На втором курсе, в качестве отработки её заставили писать сочинение на
тему «Что я чувствовала, когда получила письмо из Хогвартса».
Трёхфутовое упражнение в словоблудии. Потом она узнает, что такое
сочинение пишет каждый ученик. Кто раньше, кто позже. Значит, и Люциус
писал. Можно найти? Можно, но она не будет искать, некогда, да и
бесполезно. Даже на первом курсе Малфой ЗНАЛ, что нужно писать в таких
сочинениях, а ей хочется представить, что он чувствовал. Ведь мальчик
ждал письмо, все волшебники ждут. Даже самые чистокровные. И
полукровки, вроде неё, тоже ждут. Будут письма после, тоже очень важные,
но это – первое настоящее ПИСЬМО. Всё, что до – детство, всё, что
после…
Зелёный. Цвет Слизерина.
Он знал, что будет там, а где же ещё? Шляпа, кажется, даже не успела опуститься на его голову, как раздалось скрипучее:
– Слизерин!
Завистливые вздохи, поздравления за факультетским столом.
Она тоже грезила о Слизерине. Тогда это был знак причастности к
избранным. Можно ещё в Райвенкло – пристанище всех полукровок, но Рита
хотела в Слизерин. Ведь тогда папа поймёт, что она настоящая
волшебница, а не «ошибка молодости».
– Пуффендуй!
Это сейчас Слизерин-Азкабан звучит неизменно и парно как маршрут
Кинг-Кросс– Хогвартс. А тогда зелёный факультет выдавал путёвки в
совсем другую жизнь. Кто помнит загадку: «зелёный, но не тролль?».
Получить что-то ниже чем «удовлетворительно» считалось для слизеринца
совершенно невозможным. Вертись как змий перед Евой, но положительную
оценку из препода вынь. А не можешь вертеться – тогда учи, если тебе
дорога жизнь. Волшебство идиотов не прощает. «Магия в руках дикаря –
страшное оружие. Прежде всего – для самого дикаря». Это из выпускного
сочинения по Истории Магии. Его сочинения. Оно будет признано лучшим на
курсе, и его напечатают в стенгазете. Она же и будет перепечатывать,
мысленно оппонируя, мысленно соглашаясь. Всё только в мыслях. Уже
приучена молчать и замечать. Записывать и откладывать. Для Люциуса
существовало куда больше свободы. Почему он променял её на рабство?
«…
я пишу о человеке, который как воплощал, так и искажал своим
существование множество фундаментальных понятий: долга, чести, любви,
верности. Но задумывался ли кто-нибудь о том, что с самого детства он
был одним из тех, от кого окружающие постоянного чего хотят, требуют,
ждут. Одним из тех, чьи поступки всегда больше чем просто поступки,
одним из тех, кто постоянно отбрасывает тень. И в этой тени существовали
и существуют те, кто сейчас с нетерпением ждёт момента прийти и плюнуть
на его могилу. Что ж приходите.. На вашу тоже придут. История
позаботится. »
И я за этим присмотрю.
Закончила. Перечитала. Странно, получилось всё именно так, как и просил
шеф. Рыдательно для домохозяек, невыносимо для политиков, но это не
напечатают. Она сама бы завернула такую статью ещё с порога.
Честолюбие страдало и ныло. Ведь она писала правду, от всего сердца,
почти кровью. Что же, её кровь как чернила? Или чтобы чернила стали
кровью нужно нечто большее, чем просто правда? Чего стоят все её потуги
как журналистки, как человека, как женщины?
Как женщина она не состоялась, с точки зрения общественной морали.
Как человек – репутация говорит сама за себя. Но она не жалеет, нет!
Первая книга. Биография Дамблдора. Знающие люди обвиняли её во лжи, в
передёргивании фактов, плевались вслед. Пусть скажут спасибо, что не
написала правды! А то директора вытащили бы из мраморного саркофага и
прилюдно сожгли бы на площади перед Министерством, а то, что осталось –
утопили бы!
Первый центральный разворот. Опять Дамблдор и его
скандальный отказ от поста Министерства Магии. В безвременье безвластия,
когда сгинул Лорд, это был шанс для полукровки Скиттер.
Первая заметка.
Она
уже с полгода носилась на побегушках в редакции, а тут удача –
свободное место в рубрике «всякая всячина». А тут как раз в
Министерстве мелкий скандальчик – рассыльные сычики атаковали чучело
грифа. Всё бы ничего, но это было не просто чучело, а некое украшение
весьма известной шляпы. И дама в шляпе тоже весьма известная. И сын у
дамы, не приведи Мерлин, аврор! А времена сейчас неспокойные…
Собственно, заметка про заговор почтовых сов в Министерстве прошла
скорее по разряду юмора, но Риту заметили.
Огромный и важный
филин, знакомый ей по Школе, постучался в окно вежливо и неумолимо, как
судебный пристав. Скинул посылку, от угощения гордо отказался и застыл
на подоконнике в ожидании. Рита развернула плотную обёрточную бумагу,
открыла коробку. Чуть не схватила перо в руку, но вовремя вспомнила, с
чем имеет дело. Покрутила коробочку так и сяк, ну точно. Малфоевское
чувство юмора. И очень дорогой подарок.
Можно зачаровать
перо для орфографической правки, можно так, что из-под него будут
выходить только непристойности, можно так, что стихи. Дерьмовенькая, но,
тем не менее, рифма. А можно, как это: правда и ничего кроме правды.
Вроде бы для журналиста вещь не только бесполезная, но и опасная. Однако
Рита крепко запомнила подхваченное где-то выражение: наказанием лжеца
оказывается не то, что ему никто больше не верит, а то, что он сам
никому больше не верит. Что ж, когда ей нужно будет знать, что она на
самом деле по такому-то поводу думает – перо пригодится. А всякие
слизеринские намёки на правдоискательство пусть оставит для
гриффиндорцев.
Чего же хочет филин? Благодарственного письма
в ответ? Рита цапнула чистый листок пергамента, поискала глазами
промокашку, задумалась. Хочешь правды, Малфой? Будет тебе правда, надо
только расчирикать наверняка подсохшие чернила. Обёртка от подарка
вполне подойдёт. На внутренней стороне бумаги рукой Люциуса были
написаны слова. Судя по цвету чернил, этим самым пером.
Чем грандиознее ложь, тем легче ей готовы поверить.
Рита улыбнулась. Явно цитата, хоть и без подписи. Интересно, чья? Она ответила, на том же листе:
Спасибо за совет..
Вот так, ничего лишнего. Сложила бумагу треугольником и прицепила
филину к ноге. Он терпеливо переждал неприятную процедуру, ухнул, словно
на прощание, и грузно поднялся в небо. Больше он к ней не прилетал.
Никогда.
Она никогда не писала работу эти пером, только
очень редко, что-то для себя. И вот, пригодилось. Сказать правду себе
самой, и пока пишешь – о себе самой. Рита смотрела на вытекшие помимо её
воли строчки и ощущала ,как становится неважным дальнейшее. Пустыми –
обещания, призрачными – надежды, жалкими – стремления. Для кого это
всё, зачем это ей? Разве осталось хоть что-то новое, неизведанное в её
жизни, то, ради чего стоит продолжать? Всё уже было, хоть один раз, но
было. Он умер, а у неё чувство, что похоронили её. И все громкие успехи и
сенсации ничего не стоят.
Может, удастся в последней попытке? Хоть раз сказать правду, и не важно поверят или нет.
Но кому нужна такая правда? Правда должна быть желчной, жёлтой.
Солнечной? Откуда здесь столько света?
В последнем жесте рука свешивается через край, и раздаётся визг
тормозов. Кто сказал, что автобус не может влезть в ванную комнату?
«.. для ведьм и волшебников, оказавшихся в трудной ситуации»
– это голос Стэна Шанпайка. Мёртвого уже несколько лет.
Сквозь полупрозрачные стены Рита видит знакомые лица. Вихрастую рыжую
голову. Кто-то из Уизли? Фред. Точно, Фред. Седой бородач в фиолетовой
мантии. Дамблдор.
Вдоль ряда окон надпись « Ночной призрак».
Это его фары так слепят? Дверь открыта, кондуктор ждёт.
Медики из Мунго будут стараться. Очень. Стажёр Гермиона Грейнджер
особенно. Но разрез на руке уже не кровил, пока они провозятся,
определяя причину глубокого обморока, пока она догадается, что открытые
флакончики не содержат яд, пока все поймут – куда девалась кровь, будет
слишком поздно. Опоздали.
– Что ж… не в первый раз, – заметит пожилой патологоанатом.
– Для меня – в первый.
@темы: Фандомное, Лига Драконов
-
-
30.09.2011 в 15:07-
-
30.09.2011 в 16:40-
-
30.09.2011 в 16:51спецуёвая публика- это раз, спецуёвые персы- это два, и ещё там снарри нц-шный выложили, погодь.
-
-
01.10.2011 в 03:00-
-
01.10.2011 в 03:26-
-
01.10.2011 в 03:30-
-
01.10.2011 в 03:55-
-
01.10.2011 в 03:58